Наши за границей - Страница 87

— Коля, ты передо мной виноватъ, глубоко виноватъ за твои безобразія въ Парижѣ, а потому, какъ хочешь, ты мнѣ долженъ купить этотъ воланъ. Къ тому-же, ты и обѣщалъ мнѣ подарокъ за свою провинность. Вѣдь всего только шестьдесятъ франковъ, — приставала къ мужу Глафира Семеновна.

— Деньги-то, понимаешь-ли ты, деньги-то мнѣ не хочется ему свои показывать, — отвѣчалъ Николай Ивановичъ. — Можетъ быть, онъ и товарами-то тебя съ мошенническою цѣлью заманиваетъ, чтобы узнать, гдѣ у меня лежатъ деньги, и потомъ ограбить.

— Да полно! Что ты! Онъ на мошенника нисколько не похожъ.

— Ну, покупай.

Николай Ивановичъ осторожно полѣзъ въ карманъ и, не вынимая всего кошелька, ухитрился какъ-то вытащить три двадцати-франковыя монеты и передалъ ихъ французу.

Французъ продолжалъ перебирать свои товары.

Послѣ кружевъ онъ перешелъ къ шелковой басонной отдѣлкѣ, отъ басонной отдѣлки къ лентамъ, и кончилось тѣмъ, что Глафира Семеновна купила у него еще на сто десять франковъ.

— Вотъ чортъ нанесъ соблазнителя! — сердито бормоталъ Николай Ивановичъ.

LXXV

Покупками своими у комми-вояжера Глафира Семеновна была буквально очарована. Она нѣсколько разъ принималась ихъ разсматривать, поднимая къ свѣту лампы, устроенной въ потолкѣ вагона, а комми-вояжеръ, покручивая свои черненькіе усики, продолжалъ расхваливать проданный товаръ.

— Эти кружева — знаменитыя Шантильи, не подражаніе, а настоящія Шантильи, — бормоталъ онъ по-французски.

— Да, да, это Шантильи… Я вижу… я знаю, я понимаю… — отвѣчала Глафира Семеновна по-русски. — Мерси, монсье, боку мерси, и она протянула ему руку.

Комми-вояжеръ крѣпко пожалъ ея руку, стрѣльнулъ глазами, произнеся:

— Очень радъ, что могъ угодить русской дамѣ. Русскимъ я вообще симпатизирую, а отъ русскихъ дамъ окончательно въ восторгѣ.

— Ахъ, какой любезный человѣкъ! — обратилась къ мужу Глафира Семеновна. — То-есть въ высшей степени любезный, а мы его приняли за мошенника.

— Такъ-то оно такъ, а все-таки ты, Глаша, съ нимъ не очень… — отвѣчалъ Николай Ивановичъ.

А комми-вояжеръ такъ и бормоталъ безъ умолку, такъ и пересыпалъ свой разговоръ любезностями, не заботясь о томъ, все-ли понимаетъ изъ его рѣчей Глафира Семеновна. Мало-по-малу онъ превратился въ самаго услужливаго кавалера. Стоило только Глафирѣ Семеновнѣ облокотиться на свою подушку, какъ уже онъ бросался поправлять ей эту подушку, снялъ съ веревочной плетенки одинъ изъ своихъ маленькихъ кожаныхъ баульчиковъ съ образцами товаровъ и подставилъ ей подъ ноги вмѣсто скамеечки. На какой-то станціи, выглянувъ въ окно, онъ купилъ нѣсколько сочныхъ грушъ и предложилъ ихъ Глафирѣ Семеновнѣ. На одной изъ слѣдующихъ станцій явилась корзиночка съ виноградомъ, которая была тоже предложена Глафирѣ Семеновнѣ. Благодарить ей тоже за любезность приходилось поминутно. Николай Ивановичъ только и слышалъ слова «мерси, монсье», взглядывалъ на жену и, видя ея улыбку, обращенную къ комми-вояжеру, начиналъ уже недружелюбно коситься.

Часу въ двѣнадцатомъ ночи Глафира Семеновна спросила мужа:

— A неужели мы такъ-таки нигдѣ и не поужинаемъ? Я начинаю хотѣть ѣсть.

— Ничего не знаю, матушка, ничего не знаю. Спроси объ этомъ своего француза, — отвѣчалъ онъ раздраженно.

— Ужъ и своего! — обидѣлась Глафира Семеновна. — Почему-же онъ мой?

— Да конечно-же, твой. Ты его привадила. А мнѣ даже противно смотрѣть, какъ ты съ нимъ миндальничаешь. Приказчичишка какой-то французскій, а ты передъ нимъ такъ и строишь разныя улыбки.

— Что-жъ, мнѣ языкъ ему показывать, что-ли! Должна-же я его поблагодарить за его любезность.

— Всего нужно въ мѣру, въ мѣру, — наставительно произнесъ Николай Ивановичъ.

— А вотъ не хочу въ мѣру. Нарочно-же, на зло вамъ буду съ нимъ любезничать. Даже сейчасъ спрошу его, можно-ли будетъ гдѣ-нибудь поужинать. Дитъ муа, монсье… Ну не саве па, сюръ кель статіонъ онъ пе супе ожурдюи? — обратилась она къ французу.

— А, мадамъ, это очень трудно. Поѣздъ бѣжитъ, почти нигдѣ не останавливаясь, но я попробую… Я попробую, не можетъ-ли достать для васъ кондукторъ чего-нибудь холоднаго въ станціонномъ буфетѣ, гдѣ мы хоть остановимся на три минуты. Сыру, холоднаго мяса и вина.

— Мерси, монсье, мерси, — поблагодарила она француза и тотчасъ-же передала его слова мужу.

— Пустъ ужъ для тебя ужинъ достаетъ, а для меня не надо. Я сытъ.

— Еще-бы тебѣ не быть сыту со вчерашняго перепоя. Тутъ у кого хочешь, раньше какъ дня черезъ три настоящій аппетитъ не явится.

— Ну, нечего тутъ попрекать. Молчи.

— Не стану я молчать.

— Ну, такъ обнимайся съ приказчичишкой, а меня оставь въ покоѣ.

— Дуракъ! Ревнивый дуракъ!

— Отъ дуры слышу.

Между супругами начиналась размолвка. Французъ комми-вояжеръ удивленно глядѣлъ на нихъ во всѣ глаза. Онъ по тону разговора понялъ, въ чѣмъ дѣло и, справившись предварительно у Глафиры Семеновны, понимаетъ-ли ея мужъ по-французски, началъ говорить:

— Охъ, ужъ эти мужья! Мужья ужасные люди! Вашъ супругъ, кажется, сердится, что я, предложивъ вамъ товаръ, ввелъ его въ издержки. О, о, мужья не цѣнятъ своихъ женъ! Настоящая любовь только до брака. Это проповѣдуется во всѣхъ романахъ. Какъ только женщина дѣлается женой, мужъ перестаетъ ее любить и становится подчасъ невыносимъ. Правду я говорю?

Все это было, разумѣется, сказано по-фрацузски. Глафира Семеновна поняла приблизительно смыслъ сказаннаго и отвѣчала:

— Вуй, монсье.

Въ рѣчи француза Николай Ивановичъ услыхалъ нѣсколько разъ повторенное слово «l'amour». Онъ зналъ, что l'amour значатъ любовь, вспыхнулъ и заговорилъ: