Наши за границей - Страница 74

Николай Ивановичъ поднялъ съ травы пакетъ съ остатками жаркого и медленно направился къ выходу изъ сада. За нимъ шелъ землякъ. За землякомъ слѣдовала Глафира Семеновна.

— И гдѣ-же эдакіе скандалы происходятъ, что дикія дѣвчонки безнаказанно могутъ лѣзть на женатыхъ мужчинъ, да еще къ тому-же при ихъ женахъ? Въ Парижѣ. Въ самомъ цивилизованномъ городѣ Парижѣ! — не унималась она. — Ну, хваленый Парижъ! Нѣтъ, подальше отъ этого Парижа. Слушайте, Николай Иванычъ! Я завтра-же хочу ѣхать вонъ изъ этого проклятаго Парижа, — обратилась она къ мужу.

— Но, душечка, мы еще ничего порядкомъ не осмотрѣли на выставкѣ. Мы еще не видали художественнаго отдѣла.

— Чортъ съ ней и съ выставкой!

— Но ты забыла, что въ Луврскомъ магазинѣ заказала себѣ разные наряды, а эти наряды будутъ готовы только еще послѣзавтра.

— Завтра-же пойду въ магазинъ и буду умолять приказчицъ, чтобы онѣ мнѣ приготовили все къ вечеру. Къ вечеру приготовятъ, а ночью маршъ домой.

— Побудемъ хоть еще денька три на выставкѣ,- упрашивалъ Николай Ивановичъ.

— Чтобы опять на дикихъ нарваться? Благодарю покорно. Домой, домой и домой.

— Сама виновата. Не слѣдовало эту бабу зонтикомъ бить. Я и самъ-бы съумѣлъ отбояриться отъ этой бабы.

— Ты отбояриться? Да ты радъ былъ. У тебя даже въ глазахъ какіе-то дьявольскіе огни забѣгали отъ радости, — ну, я и не стерпѣла. Да и какъ стерпѣть, если при мнѣ, при законной женѣ, на мужа дикая баба лѣзетъ!

Глафира Семеновна быстро направилась къ выходу. У выхода, при усиленномъ свѣтѣ фонарей, Николай Ивановичъ замѣтилъ, что у ней расцарапана щека и сочится кровь. Онъ сказалъ ей объ этомъ и прибавилъ:

— Приложи къ щекѣ платочекъ. Индѣйка-то, должно быть, какой нибудь маленькій прыщичекъ у тебя на щекѣ сковырнула, и до крови…

— Плевать! На зло не приложу. Глядите на меня и казнитесь, — отвѣчала Глафира Семеновна сердито.

По желѣзной дорогѣ домой супруги уже не по ѣхали. У входа въ садъ стоялъ извозчичій экипажъ. Николай Ивановичъ нанялъ экипажъ и садилъ въ него супругу. Когда онъ прощался о землякомъ, землякъ шепнулъ ему:

— Я говорилъ вамъ, что въ Тулу со своимъ самоваромъ не ѣздятъ, и вотъ сегодня были ясныя на это доказательства. Не будь при васъ сегодня самовара въ видѣ супруги, никакой-бы непріятности не вышло, и мы провели-бы отлично вечеръ, даже, можетъ быть, въ сообществѣ дикихъ индѣекъ. До свиданья! Адресъ вашъ знаю и завтра утромъ постараюсь провѣдать васъ, — прибавилъ онъ, раскланиваясь и съ Николаемъ Ивановичемъ, и съ Глафирой Семеновной.

LXIII

А другой день поутру, когда Николай Ивановичъ, проснувшись, потянулся и открылъ глаза, Глафира Семеновна была уже вставши.

Она стояла въ юбкѣ и ночной кофточкѣ передъ зеркаломъ, вглядывалась въ свое лицо и пудрилась. Увидавъ, что мужъ проснулся, она обернулась къ нему и проговорила:

— Мерзавка дикая-то въ трехъ мѣстахъ мнѣ лицо исцарапала. Подлая тварь! Ну, да ей тоже отъ меня зонтикомъ досталось. Кажется, я ей губу разсѣкла и глазъ подправила. Жаль только, что зонтикъ-то сломался. А на тебя, Николай Иванычъ, я просто удивляюсь…

— Въ чемъ, въ чемъ, душечка?

— А въ томъ, что каждая юбка для тебя милѣе жены.

— Не чѣмъ-же я виноватъ, что она сама ко мнѣ лѣзла? Ты видѣла, что какъ только мы вошли, она сейчасъ-же схватила меня за руки.

— Врешь, врешь! Ты самъ былъ радъ. Иначе-бы ты долженъ былъ сразу ударить ее по зубамъ и тащить къ городовому.

— Здравствуйте! Ты благодари Бога, что городового-то около не было, а то послѣ драки не миновать-бы намъ полицейскаго участка.

— За что?

— За нарушеніе общественнаго спокойствія и оскорбленіе тишины.

— Такъ вѣдь она первая начала. Какъ она смѣетъ трогать общественное спокойствіе законной жены? Это и есть нарушеніе оскорбленія…

— За ласку не наказываютъ, а вѣдь въ драку-то ты первая полѣзла. Ты ее первая зонтикомъ.

— Ну, довольно, довольно. Все-таки я въ этомъ поганомъ Парижѣ, гдѣ на каждомъ шагу дикіе, оставаться больше не намѣрена. Сегодня зайдемъ въ Луврскій магазинъ, попросимъ, чтобы платья мои были готовы сегодня вечеромъ или завтра утромъ — и вонъ изъ Парижа.

— Ну, душечка, мы еще самаго Парижа-то не видали.

— Сегодня возьмемъ извозчика и объѣздимъ Парижъ. На выставку, гдѣ дикій на дикомъ ѣдетъ и дикимъ погоняетъ, я ни ногой. Такъ вы и знайте! Прежде всего я хочу посмотрѣть Латинскій кварталъ, что это за Латинскій кварталъ такой. А то во французскихъ романахъ читаю про Латинскій кварталъ, и вдругъ его не видала. Вотъ это интересно. Тамъ и Агнеса-цвѣточница жила, тамъ и…

Николай Ивановичъ что-то хотѣлъ возражать, но Глафира Семеновна перебила его:

— Молчите, молчите. Всякій-бы на вашемъ мѣстѣ послѣ вчерашняго скандала молчалъ, поджавши хвостъ, а вы…

— Но вѣдь скандалъ сдѣлала ты, а не я…

— Довольно!

И Глафира Семеновна не дала говорить мужу.

Приготовивъ дома чай и напившись чаю, они часу въ двѣнадцатомъ дня вышли изъ гостинницы. Было воскресенье. Парижъ праздничалъ. Лавки и магазины были на половину закрыты. На улицахъ совсѣмъ было не видать блузниковъ, не видать было и свободныхъ извозчиковъ, хотя съ сѣдоками они двигались цѣлыми вереницами. Омнибусы были переполнены публикой и тащили народъ въ пестрыхъ праздничныхъ одеждахъ. Глафира Семеновна, все еще раздраженная, бѣжала впередъ, Николай Ивановичъ шелъ за ней сзади. Такъ они пробѣжали двѣ-три улицы.

— Удивительно, что ни одного извозчика, — сердито проговорила Глафира Семеновна.

— Праздникъ. Всѣ разобраны. Видишь народъ гуляетъ, — отвѣчалъ Николай Ивановичъ. — Я думаю, что Луврскій-то магазинъ сегодня запертъ.