Наши за границей - Страница 72

— Прощай, охотнички! Индѣйцы побѣдили и повели ихъ въ плѣнъ на жаркое, — сказалъ Николай Ивановичъ.

— Да неужто съѣдятъ? — поспѣшно спросила Глафира Семеновна.

— А то какъ-же? Порядокъ извѣстный. Вѣдь они людоѣды. Изъ одной ноги бифштексы, изъ другой бефъ-строгановъ, изъ третьей какой-нибудь тамъ антрекотъ, — шутилъ Иванъ Ивановичъ.

— Да неужели настоящимъ манеромъ съѣдятъ.

— Нѣтъ, нѣтъ. Вѣдь это только представленіе. Кто-же имъ позволитъ здѣсь въ Парижѣ людоѣдствовать! — успокоилъ Глафиру Семеновну землякъ.

— Ну, то-то… а я ужъ думала…

Первое отдѣленіе представленія кончилось. Но мѣстамъ забѣгали гарсоны съ подносами, предлагая публикѣ пиво, флаконы съ коньякомъ, фрукты, сандвичи. Также ходилъ мальчишка-индѣецъ въ синихъ штанахъ съ позументомъ въ видѣ лампаса и въ накинутомъ на плечи полосатомъ одѣялѣ и навязывалъ публикѣ слипшіеся комки какихъ-то розовыхъ обсахаренныхъ зеренъ, бормоча что-то по-англійски. Изъ англійской рѣчи, впрочемъ, выдѣлялись и французскія слова: «vingt centimes». Присталъ онъ и къ супругамъ, тыкая имъ въ руки по комку.

— Для ѣды это, что-ли? — спрашивалъ его Николай Ивановичъ. — Ты мнѣ скажи, для ѣды? Манже.

Мальчишка не понималъ и только твердилъ: «ving centimes».

— Конечно-же для ѣды, — отвѣчалъ за него землякъ. — Вонъ, видите, ѣстъ публика. Это что-нибудь американское. Надо попробовать.

Онъ купилъ комокъ зеренъ, отломилъ кусочекъ, пожевалъ и выплюнулъ.

— Безвкусица, — сказалъ онъ.

Попробовали зеренъ и супруги, и тоже выплюнули.

— А ничего нѣтъ интереснаго въ этомъ дикомъ представленіи, — проговорила Глафира Семеновна, зѣвая въ руку. — Тоска.

— Необыкновенно бойкія лошади, молодецкая ѣзда индѣйцевъ и ихъ ловкость — вотъ что интересно, — отвѣчалъ землякъ.

— Полноте, полноте… Наши казаки куда лучше всѣ эти штуки на лошадяхъ продѣлываютъ, — возразилъ Николай Ивановичъ.

LXI

Представленіе индѣйцевъ, дѣйствительно, было до нельзя однообразно. Въ первомъ отдѣленіи они гнались за охотниками, нападали и сражались съ ними, въ слѣдующемъ отдѣленіи они то-же самое продѣлывали, настигнувъ фургонъ съ европейскими переселенцами. Глафира Семеновна зѣвала, зѣвалъ и Николай Ивановичъ. Не отставалъ отъ нихъ и землякъ.

— Пойдемъ-ка мы лучше побродимъ по саду, да зайдемъ къ этимъ самымъ дикимъ въ ихъ домики, посмотримъ, какъ они живутъ, — сказалъ Николай Ивановичъ. — Чего тутъ-то глаза пялить. Ей-ей, никакого интереса въ этихъ скачкахъ. Посмотрѣли, и будетъ. Кстати-же тамъ и ресторанъ. Вставай, Глаша.

— Да ужъ лучше, дѣйствительно, по саду походить, — согласилась Глафира Семеновна, вставая съ мѣста.

Безпрекословно поднялся и землякъ. Они вышли изъ амфитеатра и по дорожкамъ сада направились къ жилищамъ индѣйцевъ.

Въ палаткахъ индѣйцевъ шла стряпня. Оставшіяся въ палаткахъ женщины, очевидно, приготовляли ужинъ для своихъ мужчинъ, гарцующихъ въ настоящее время на аренѣ. Николай Ивановичъ, Глафира Семеновна и землякъ подняли войлокъ висѣвшій у входа, и вошли въ одну изъ такихъ палатокъ. Тамъ было дымно. Горѣлъ костеръ, разложенный на землѣ, и надъ костромъ висѣлъ котелокъ съ варящейся въ немъ пшенной кашей. Около костра на корточкахъ сидѣли двѣ женщины — одна старая, другая молодая. Старая мѣшала деревянной палкой кашицу въ котлѣ. Молодая, имѣя въ рукѣ серповидный коротенькій ножъ, разрѣзала мясо на мелкіе кусочки, продѣлывая эту работу прямо землѣ съ притоптанной травой. Женщины были однѣхъ только шерстяныхъ короткихъ и чрезвычайно узкихъ юбкахъ полосатаго рисунка и въ грязныхъ рубашкахъ безъ рукавовъ. Ноги у обѣихъ были босыя. Голова старой женщины была повязана пестрымъ платкомъ; молодая женщина простоволосая, но за то на шеѣ имѣла нѣсколько нитокъ цвѣтныхъ бусъ. При входѣ посѣтителей женщины заговорили что-то на своемъ нарѣчіи. Наконецъ молодая стрѣльнула глазами въ сторону Николая Ивановича, поднялась съ земли и, подойдя къ нему, положила ему на плечи руки и улыбнулась.

— Мосье… Ашете абсангъ… Ашете абсантъ пуръ ну… — сказала она и стала ласково трепать Николая Ивановича по щекамъ.

— Брысь, брысь!.. — замахалъ тотъ руками и пятясь.

Но женщина не унималась. Она схватила его за руки и стала притягивать къ себѣ, какъ-бы стараясь, чтобы онъ ее поцѣловалъ.

— Да чего ты пристала-то, черномазая? — бормоталъ Николай Ивановичъ, стараясь высвободить свои руки изъ рукъ женщины, но та была сильна, и это не такъ легко было сдѣлать. Она продолжала Держать его руки и говорила все ту-же фразу:

— Ашете абсантъ пуръ ну, ашете абсантъ.

— Она проситъ, чтобы вы купили ей анисовой водки, — перевелъ землякъ Николаю Ивановичу.

— Водки? Такъ чего-же она мнѣ руки-то ломаетъ! И вѣдь какая сильная, подлецъ!

Николай Ивановичъ косился на жену. Та уже вспыхивала, блѣднѣя и краснѣя отъ ревности, и наконецъ проговорила:

— Вотъ пахалка-то! Николай Иванычъ! Да что-жъ ты стоишь-то, да за руки ее держишь! Пойдемъ вонъ… Выходи…

— Она меня держитъ, а не я ее… Пусти, черномазая! — рванулся онъ, вырвавъ одну руку, но женщина, улыбаясь и показывая бѣлые зубы, держала его за другую и бормотала:

— Ашете абсантъ, ашете абсантъ.

— Николай Иванычъ! Да что-жъ ты въ самомъ дѣлѣ!.. — возвысила голосъ Глафира Семеновна. — Вѣдь сказано, чтобы ты выходилъ!

— Душечка… Она меня держитъ…

Онъ потянулся къ выходу и, такъ какъ его держали, вытащилъ за собой изъ палатки женщину. Та, предполагая, что Николай Ивановичъ согласился уже купить ей абсенту и сейчасъ поведетъ ее въ ресторанъ, обняла его другой рукой за шею, поцѣловала и заговорила: