Наши за границей - Страница 44

— Зачѣмъ выходить? Прямо… — бормоталъ Николай Ивановичъ пьянымъ голосомъ, но все-таки выпихнутый Глафирой Семеновной, вышелъ и сталъ отдавать извозчику деньги.

— Батюшки! Да ты до того пьянъ, что качаешься. Вотъ тебя до чего развезло! Ночь, чужой городъ, пьяный мужъ… Ну, что мнѣ съ тобой теперь дѣлать! — восклицала Глафира Семеновна.

XXXV

Николая Ивановича дѣйствительно, какъ говорится, совсѣмъ развезло отъ выпитаго коньяку, когда онъ съ супругой пріѣхалъ въ улицу Лафаетъ. Приходилось искать гостинницу, гдѣ они остановились, но къ этому онъ оказался рѣшительно неспособнымъ. Когда онъ разсчитался съ извозчикомъ и попробовалъ идти по тротуару улицы, его такъ качнуло въ сторону, что онъ налетѣлъ на громадное зеркальное стекло шляпнаго магазина и чуть не разбилъ его. Бормоталъ онъ безъ умолку.

— Шляпный магазинъ… Вотъ хоть убей — этого шляпнаго магазина я не помню; стало быть, мы не туда идемъ, — говорилъ онъ.

— Да что ты помнишь! Что ты можешь помнить, ежели ты пьянъ, какъ сапожникъ! — восклицала Глафира Семеновна, чуть не плача, и взяла мужа подъ руку, стараясь поддержать его на ходу.

— Врешь. Рѣшеточку съ шишечками я помню чудесно. Она вотъ бокъ-о-бокъ съ нашей гостинницей. А гдѣ эта рѣшеточка съ шишечками?

— Иди, иди, пьяница. Господи! Что мнѣ дѣлать съ пьянымъ мужемъ!

— Глаша, я не пьянъ… Вѣрь совѣсти, не пьянъ.

— Молчи!

Но Николай Ивановичъ не унимался. По дорогѣ онъ задиралъ проходящихъ мальчишекъ, останавливался у открытыхъ дверей магазиновъ съ выставками дешевыхъ товаровъ на улицѣ около оконъ; у одного изъ такихъ магазиновъ купилъ онъ красную суконную фуражку безъ козырька съ вытисненной на днѣ ея золотомъ Эйфелевой башней и даже для чего-то надѣлъ эту фуражку себѣ на голову, а шляпу свою понесъ въ рукѣ.

— Снимешь ты съ своей головы эту дурацкую фуражку, или не снимешь, шутъ гороховый! — кричала на него Глафира Семеновна.

— Зачѣмъ снимать? Это на память. Это въ воспоминаніе объ Эйфелевой башнѣ. Пусть всѣ видятъ, что русскій славянинъ Николай Ивановъ…

— Пьянъ? Это вѣрно. Это всякій видитъ.

— Не пьянъ. Зачѣмъ пьянъ? Пусть всѣ видятъ, что русскій славянинъ изъ далекихъ сѣверныхъ странъ побывалъ на выставкѣ и сочувствуетъ французамъ! Вивъ ля Франсъ… Глаша! Хочешь, я закричу вотъ на этомъ перекресткѣ — вивъ ля Франсъ?

— Кричи, кричи. Но какъ только ты закричишь, сейчасъ-же я тебя брошу и убѣгу. Такъ ты и знай, что убѣгу.

— Постой, постой… Хочешь, я тебѣ вотъ этотъ красный корсетъ съ кружевами куплю, что въ окнѣ выставленъ?

— Ничего мнѣ не надо. Иди.

— Отчего? Вотъ корсетъ, такъ корсетъ! Русская славянка, да ежели въ этомъ корсетѣ! А ты хочешь ногу телятины? Вонъ нога телятины въ магазинѣ виситъ. Глаша! Смотри-ка! Телячьи-то окорока у нихъ продаютъ въ бумажныхъ штанинахъ съ кружевами. Вотъ такъ штука! Батюшки! Да и сырые телячьи мозги въ коробкѣ съ бордюромъ. Ну, мясная лавка! У насъ магазины брилліантщиковъ на Невскомъ такой роскоши не видятъ. Хочешь мозги. Завтра отдадимъ хозяйкѣ, чтобъ она намъ на завтракъ поджарила.

— Нужно еще прежде хозяйку найти. Гдѣ она, хозяйка-то гостинницы? Гдѣ сама гостинница-то?

— Ищи рѣшетку съ шишечками и найдешь.

— Далась ему эта рѣшетка съ шишечками!

— Ахъ, ахъ, вѣеръ изъ павлиньяго пера въ окошкѣ! Хочешь, этотъ вѣеръ тебѣ куплю?

— Ничего мнѣ сегодня не надо. Иди только. Нѣтъ, я окончательно сбилась, — произнесла наконецъ Глафира Семеновна. — Рѣшительно не знаю, куда идти.

— А я знаю. Прямо. Сейчасъ и будетъ рѣшетка съ шишечкой. Городовой! Же рюссъ славянинъ де нордъ. Глаша, какъ по-французски рѣшетка съ шишечкой? Вотъ городовой на углу стоитъ.

Но тутъ Глафира Семеновна, дабы избѣжать скандала, потянула Николая Ивановича въ переулокъ и со слезами проговорила:

— Николай Иванычъ! Уймешься-ли ты? Эдакое несчастіе случилось, люди потеряли свою квартиру, не знаютъ, гдѣ переночевать, а ты клоуна изъ себя строишь!

— Я клоуна? Я? Потомственный почетный гражданинъ и кавалеръ?..

— Постой… Кажется, напали на слѣдъ. Вонъ въ переулкѣ яма вырыта… Мы мимо этой ямы шли… нѣсколько оживилась Глафира Семеновна. — Въ ней еще тогда два блузника землю вынимали.

— Шли, шли… Да… Теперь еще рѣшеточку съ шишечкой…

— Прикуси языкъ насчетъ рѣшетки съ шишечкой. Что это, въ самомъ дѣлѣ, заладилъ одно и то-же. Да, здѣсь, здѣсь… Здѣсь мы шли. Вотъ теперь нужно свернуть, кажется, налѣво, а потомъ направо. Прибавь шагу. Чего ты ноги-то волочишь!

— Прежде налѣво, Глаша, а потомъ направо. А то знаешь что? Пойдемъ ночевать въ другую гостинницу? Паспортъ вѣдь у меня въ карманѣ. А завтра свою гостинницу разыщемъ.

— Иди, или…

И Глафира Семеновна потянула мужа въ другой переулокъ.

— Кажется, такъ идемъ. Теперь только-бы посудный магазинъ на углу найти, гдѣ старуха въ красномъ шерстяномъ чепцѣ чулокъ вязала, — продолжала она.

— И рѣшеточку съ шишечкой.

— Опять? Ежели посуднаго магазина не найдемъ на углу, — ну, не здѣсь.

— Собачка еще такая съ хвостикомъ закорючкой бѣгала — вотъ что я помню, — сказалъ Николай Ивановичъ.

— Такъ тебѣ собачка съ хвостикомъ закорючкой и будетъ съ утра и до ночи на одномъ мѣстѣ бѣгать! Вѣдь скажетъ тоже. О, пьянство, пьянство! До чего оно человѣка доводитъ.

— Пить — умереть, и не пить — умереть, — отвѣчалъ Николай Ивановичъ, — такъ ужъ лучше пить!

— Магазинъ! Посудный магазинъ! — радостно воскликнула Глафира Семеновна, когда они вышли на уголъ переулка. — Теперь налѣво, налѣво.