Наши за границей - Страница 34

— Какая Анжелика? Какой такой Гастонъ? — спросилъ Николай Ивановичъ.

— Ты не знаешь… Это въ романѣ… Но я-то очень хорошо помню. Такъ, такъ… Еще угольщикъ Жакъ Видаль устроилъ ему послѣ этого засаду на лѣстницѣ. Ну, вотъ извозчикъ! Кричи! Кричи!

— Коше! Коше!..

Извозчикъ, котораго кричали, отрицательно покачалъ головой и поѣхалъ далѣе.

— Что за чортъ! Не везутъ! Вѣдь эдакъ, пожалуй, пѣхтурой придется идти, — сказалъ Николай Ивановичъ.

— Пѣшкомъ невозможно. Давеча француженка сказала, что выставка очень далеко, — отвѣчала Глафира Семеновна. — Вотъ еще извозчикъ на углу стоитъ. Коше! — обратилась она къ нему сама. — Алекспозиціонъ?

Извозчикъ сдѣлалъ пригласительный жестъ, указывая на коляску.

— Не садись такъ, не садись безъ ряды… — остановилъ Николай Ивановичъ жену, влѣзавшую уже было въ экипажъ. — Надо поторговаться. А то опять чортъ знаетъ, сколько сдерутъ. Коше! Комбіенъ алекспозиціонъ? — спросилъ онъ.

Извозчикъ улыбнулся, полѣзъ въ жилетный карманъ, вынулъ оттуда печатный листъ и протянулъ его Николаю Ивановичу, прибавивъ, кивая на экипажъ:

— Prenez place seulement.

— Что ты мнѣ бумагу-то суешь! Ты мнѣ скажи: комбьенъ алекспозиціонъ?

— Vous verrez là, monsieur, c'est écrit.

— Глаша! Что онъ говоритъ?

— Онъ говоритъ, что на листѣ написано, сколько стоитъ до выставки. Садись-же… Должно быть, и листкѣ такса.

— Не желаю я такъ садиться. Отчего-жъ, когда извозчикъ везъ насъ въ гостинницу, то не совалъ никакой таксы? Алекспозиціонъ — онъ франкъ. Четвертакъ…

— Oh, non, monsieur, — отрицательно покачалъ головой извозчикъ и отвернулся.

— Да садись-же, Николай Иванычъ, а то безъ извозчика останемся, — протестовала Глафира Семеновна и вскочила въ экипажъ.

— Глаша! Нельзя-же не торговавшись. Сдерутъ.

— Садись, садись.

Николай Ивановичъ, все еще ворча, помѣстился тоже въ экипажѣ. Извозчикъ не ѣхалъ. Онъ обернулся къ нимъ и сказалъ:

— Un franc et cinquante centimes et encore pour boire…

— Алле, алле… — махнула ему Глафира Семеновна. — Франкъ и пятьдесятъ сантимовъ проситъ и чтобъ ему на чай дать, — объяснила она мужу. — Алле, алле, коше… Алекспозиціонъ.

— Quelle porte, madame ? — спрашивалъ извозчикъ, все еще не трогаясь.

— Вотъ ужъ теперь рѣшительно ничего не понимаю. Алле, алле! Алекспозиціонъ. Пуръ буаръ — вуй… Алле.

Извозчикъ улыбнулся, слегка тронулъ лошадь бичомъ и экипажъ поплелся.

XXVII

Черезъ пять минутъ извозчикъ обернулся къ сидѣвшимъ въ экипажѣ супругамъ и сказалъ:

— Vous êtes etrangers, monsieur? N'est ce pas ?

— Глаша! Что онъ говоритъ? — отнесся къ супругѣ Николай Ивановичъ.

— Да кто-жъ его знаетъ! Не понимаю.

— Да вѣдь это-же уличныя слова, а про уличныя слова ты хвасталась, что знаешь отлично.

— Уличныхъ словъ много. Да наконецъ, можетъ быть, это и не уличныя.

— Etes-vous Russe, monsieur, Anglais, Espagnol.

— Рюссъ, рюссъ, — отвѣчала Глафира Семеновна и перевела мужу:- Спрашиваетъ, русскіе мы или англичане.

— Рюссъ, братъ, рюссъ, — прибавилъ Николай Ивановичъ. — Да погоняй хорошенько. Что, братъ, словно по клювку ѣдешь. Погоняй. На тэ или, какъ тамъ у васъ, на кофе получить. Мы, рюссъ, любимъ только поторговаться, а когда насъ разуважатъ, за за деньгами не постоимъ.

— Ну, съ какой стати ты все это бормочешь? Вѣдь онъ все равно по-русски ничего не понимаетъ, — сказала Глафира Семеновна.

— А ты переведи.

— Алле… Алле витъ. Ву дононъ пуръ буаръ. Бьенъ дононъ.

— Oh, à présent je sais… je connais les Russes. Si vous êtes les Russes, vous donnez bien pour boire, — отвѣчалъ извозчикъ. — Alors il faut vous montrer quelque chose de remarquable. Voilа… c'est. l'Opéra ,- указалъ онъ бичомъ на громадное зданіе театра.

— Ахъ, вотъ Опера-то! Николай Иванычъ, это, Опера. Смотри, какой любезный извозчикъ… Мимо чего мы ѣдемъ, разсказываетъ, — толкнула мужа Глафира Семеновна и прибавила: — Такъ вотъ она, Опера-то. Здѣсь, должно быть, недалеко и Кафе Ришъ, въ которомъ графъ Клермонъ познакомился съ Клементиной. Она была танцовщица изъ Оперы.

— Какой графъ? Какая Клементина? — удивленно спросилъ Николай Ивановичъ жену.

— Ты не знаешь. Это я изъ романа… Эта Клементина впослѣдствіи въ конецъ разорила графа, такъ что у него остался только золотой медальонъ его матери, и этотъ медальонъ…

— Что за вздоръ ты городишь!

— Это я про себя. Не слушай… Да… Какъ пріятно видѣть тѣ мѣста, которыя знаешь по книгамъ.

Извозчикъ, очевидно, уже ѣхалъ не прямо на выставку, а колесилъ по улицамъ, и все разсказывалъ, указывая бичомъ:

— Notre-Dame… Palais de Justice…

— И Нотръ-Дамъ знаю… — подхватывала Глафира Семеновна. — Про Нотръ-Дамъ я много читала. Смотри, Николай Иванычъ.

— Да что тутъ смотрѣть! Намъ-бы скорѣй на выставку… — отвѣчалъ тотъ.

Извозчикъ выѣхалъ на бульвары.

— Итальянскій бульваръ… — разсказывалъ онъ по-французски.

— Ахъ, вотъ онъ, Итальянскій-то бульваръ! — восклицала Глафира Семеновна. — Этотъ бульваръ почти въ каждомъ романѣ встрѣчаешь. Смотри, Коля, сколько здѣсь народу! Всѣ сидятъ за столиками за улицѣ, пьютъ, ѣдятъ и газеты читаютъ… Какъ-же это полиція-то позволяетъ? Прямо на улицѣ пьютъ. Батюшки! Да и извозчики газеты читаютъ. Сидятъ на козлахъ и читаютъ. Стало быть, все образованные люди. Николай Иванычъ, какъ ты думаешь?

— Да ужъ само собой, не нашимъ рязанскимъ олухамъ чета! А только, Глаша, ты вотъ что… не зови меня теперь Николаемъ Иванычемъ, а просто мусье Николя… Парижъ… ничего не подѣлаешь. Въѣхали въ такой знаменитый французскій городъ, такъ надо и самимъ французиться. Съ волками жить — по-волчьи выть. Все по-французски. Я даже думаю потомъ въ какомъ-нибудь ресторанѣ на французскій манеръ лягушку съѣсть.