Наши за границей - Страница 5

— Погоди, дай до станціи-то доѣхать.

Но на станціяхъ, какъ на грѣхъ, останавливались на одну минуту.

— Биръ… Биръ… Цвей биръ! Кондукторъ… Херъ кондукторъ!.. Вотъ дейчъ полтина. Валяй на всю… Можете и сами тринкенъ… Тринкензи!.. — кричалъ Николай Ивановичъ, протягивая кондуктору марку, но кондукторъ пожималъ плечами, разводилъ руками и говорилъ:

— Nur eine Minute, mein Herr…

Оберъ-кондукторъ свистѣлъ, локомотивъ отвѣчалъ на свистокъ и мчался.

— Помчалась цивилизація! — воскликнулъ Иванъ Ивановичъ. — Ахъ, чтобъ вамъ пусто было! Нѣтъ, наши порядки куда лучше.

— Нельзя? — спрашивала жена.

— Видишь, нельзя. Сую кондуктору полтину чай — даже денегъ не беретъ.

Поѣздъ мчался съ неимовѣрной быстротой. Мимо оконъ вагоновъ безпрерывно мелькали домики, поля засѣянныя озимью, выравненные, скошенные луга, фабричныя трубы или сады и огороды. Вездѣ воздѣланная земля и строенія.

— Да гдѣ-же у нихъ пустырь-то? Гдѣ-же болота? — дивился Николай Ивановичъ.

Поѣздъ сгонялъ стаи птицъ съ полей. Птицы взвивались и летѣли… хвостами назадъ. Глафира Семеновна первая это замѣтила и указала мужу.

— И птицы-то здѣсь какія-то особенныя. Смотри-ка, задомъ летятъ. Не впередъ летятъ, а назадъ.

Николай Ивановичъ взглянулъ и самъ удивился, но тотчасъ-же сообразилъ.

— Да нѣтъ-же, нѣтъ. Это ихъ поѣздъ обгоняетъ, оттого такъ и кажется.

— Полно тебѣ морочить-то меня. Будто я не понимаю. Ну, смотри, видишь, хвостами назадъ… Задомъ летятъ, задомъ… Это ужъ такія нѣмецкія птицы. Я помню, что насъ въ пансіонѣ про такихъ птицъ даже учили, — стояла на своемъ жена.

Въ вагонъ пришелъ кондукторъ ревизовать билеты.

— Биръ тринкенъ… Гдѣ можно биръ тринкенъ и поѣсть что-нибудь? — приставалъ къ нему Николай Ивановичъ.

— Эссенъ, эссенъ… — пояснила Глафира Семеновна и покраснѣла, что заговорила по-нѣмецки. — Биръ тринкенъ, тэ тринкенъ, кафе тринкенъ и эссенъ? — продолжала она.

Кондукторъ понялъ, что у него спрашиваютъ, и отвѣчалъ:

— Königsberg… Königsberg werden Sie gwölf Minuten stehen…

— Поняли, поняли. Зеръ гутъ. Въ Кенигсбергѣ двѣнадцать минутъ. Ну, вотъ это я понимаю! Это какъ слѣдуетъ. Это по-человѣчески! — обрадовался Николай Ивановичъ.

— А когда? Въ которомъ часу? Ви филь уръ? — спросила Глафира Семеновна и еще больше покраснѣла.

— Um fieben, — далъ отвѣтъ кондукторъ.

— Мерси… Данке… Ну, слава Богу… Въ семь часовъ. Это, стало быть, черезъ два часа. Два часа какъ-нибудь промаячимъ.

Мужъ взглянулъ на жену и одобрительно сказалъ/

— Ну, вотъ видишь… Говоришь-же по-нѣмецки, умѣешь, а разговаривать не хочешь.

— Да комнатныя и обыкновенныя слова я очень чудесно умѣю, только мнѣ стыдно.

— Стыдъ не дымъ, глаза не ѣстъ. Сади, да и дѣлу конецъ.

Смеркалось. Супруги съ нетерпѣніемъ ждали Кенигсберга. При каждой остановкѣ они высовывались изъ окна и кричали кондуктору:

— Кенигсбергъ? Кенигсбергъ!

— Nein, nein, Königsberg wird noch weiter.

— Фу, ты пропасть! Все еще не Кенигсбергъ! A пить и есть хочу, какъ собака! — злился Николай Ивановичъ.

Но вотъ поѣздъ сталъ останавливаться. Показался большой вокзалъ, ярко освѣщенный.

— Königsberg! — возгласилъ кондукторъ.

— Слава тебѣ Господи! Наконецъ-то!

Пассажиры высыпали изъ вагоновъ. Выскочили и Николай Ивановичъ съ Глафирой Семеновной. У станціи стояли сразу три поѣзда. Толпился народъ. Одни входили въ вагоны, другіе выходили. Носильщики несли и везли сундуки и саквояжи. Шумъ, говоръ, свистки, звонки, постукиваніе молотковъ о колеса.

— Вотъ адъ-то! — невольно вырвалось у Николая Ивановича. — Да тутъ живымъ манеромъ растеряешься. Постой, Глаша, надо замѣтить, изъ котораго поѣзда мы вышли, а то потомъ какъ-бы не попасть въ чужой поѣздъ. Видишь, нашъ поѣздъ по серединѣ стоитъ, а на боковыхъ рельсахъ — это чужіе поѣзда. Ну, пойдемъ скорѣй въ буфетъ.

— Нѣтъ, голубчикъ, я прежде въ уборную… Мнѣ поправиться надо. Вѣдь сколько времени мы не выходя изъ вагона сидѣли, а въ здѣшнихъ вагонахъ, ты самъ знаешь, уборныхъ нѣтъ, — отвѣчала жена. — Безъ уборной мнѣ и ѣда не въ ѣду.

— Какая тутъ поправка, коли надо торопиться пить и ѣсть скорѣй. Вѣдь только двѣнадцать минутъ поѣздъ стоитъ. Да и чортъ ихъ знаетъ, какія такія ихнія нѣмецкія минуты! Можетъ быть, ихнія минуты на половину меньше нашихъ. Идемъ скорѣе.

— Нѣтъ, не могу, не могу. Увѣряю тебя, что не могу… Да и тебя попрошу проводить меня до уборной и подождать у дверей, а то мы растеряться можемъ.

— Эхъ, бабье племя! — крякнулъ Николай Ивановичъ и отправился вмѣстѣ съ женой отыскивать женскую уборную.

Уборная была найдена. Жена быстро скрылась въ ней. Мужъ остался дожидаться у дверей. Прошло минутъ пять. Жена показывается въ дверяхъ. Ее держитъ за пальто какая-то женщина въ бѣломъ чепцѣ и что-то бормочетъ по-нѣмецки.

— Николай Иванычъ, дай, Бога ради, сколько-нибудь нѣмецкихъ денегъ, или разсчитайся за меня! — кричитъ жена. — Здѣсь, оказывается, даромъ нельзя… Здѣсь за деньги. Даю ей русскій двугривенный, не беретъ.

— Въ уборную на станціи, да за деньги!.. Ну, народъ, ну, нѣмецкіе порядки! — восклицаетъ Николай Ивановичъ, однако суетъ нѣмкѣ денегъ и говоритъ:- Скорѣй, Глаша, скорѣй, а то и поѣсть не успѣемъ.

Они бѣгутъ, натыкаются на носильщиковъ. Вотъ и буфетъ. Разставлены столы. На столахъ въ тарелкахъ супъ. «Табдьдотъ по три марки съ персоны», читаетъ Глафира Семеновна нѣмецкую надпись надъ столомъ.

— Полный обѣдъ есть здѣсь за три марки. Занимай скорѣй мѣста, — говоритъ она мужу.

Тотъ быстро отодвигаетъ стулья отъ стола и хочетъ сѣсть, но лакей отстраняетъ его отъ стола и что-то бормочетъ по-нѣмецки. Николай Ивановичъ выпучиваетъ на него глаза.