— Вуй, вуй… Прене но саквояжъ, — сказала Глафира Семеновна. — Э шерше коше пуръ партиръ а готелъ. Николай Иванычъ! Бери подушки. Что ты стоишь истуканомъ.
— Une voiture, madame? — спросилъ блузникъ.
— Да, да…Вуатюръ… И анкоръ нашъ багажъ… — совала она ему квитанцію.
— Oui, oui, madame.
Багажъ былъ взятъ и блузникъ потащилъ его на спинѣ на подъѣздъ вокзала. Супруги слѣдовали сзади. Вотъ и улица съ суетящейся на ней публикой. Николай Ивановичъ поражалъ всѣхъ своей громадной охапкой подушекъ. Какой-то уличный мальчишка, продававшій съ рукъ билеты для входа на выставку, даже крикнулъ:
— Voyons, ce sont les Russes!
Французскій городовой въ синей пелеринкѣ кэпи, съ закрученными усами и съ клинистой бородкой махнулъ по направленію къ стоящимъ къ шеренгу извозчикамъ. Отъ шеренги отдѣлилась маленькая карета съ сидящимъ на козлахъ краснорожимъ, гладко-бритымъ, жирнымъ извозчикомъ въ бѣлой лакированной шляпѣ-цилиндрѣ, и подъѣхала къ супругамъ. Багажъ уложенъ на крышу каретки, блузнику вручена цѣлая стопка французскихъ пятаковъ, какъ называлъ Николай Ивановичъ мѣдныя десятисантимныя монеты, и супруги сѣли въ каретку, заслонившись подушками. Извозчикъ обернулся и спросилъ, куда ѣхать.
— Готель какой-нибудь. Данъ готель… — сказала Глафира Семеновна.
— Quel hôtel, madame?
— Ахъ ты, Боже мой! Да я не знаю — кель. Же не се па. Николай Иванычъ, кель?
— Да почемъ-же я-то знаю!
— Все равно, коше. Се тегаль, кель. Онъ готель, намъ нужно шамбръ… шамбръ и де ли…
— Je comprends, madame. Mais quel quartier désirez-vous?
— Глаша! Что онъ говоритъ?
— Рѣшительно не понимаю. Онъ шамбръ данъ готель. Ну вояжеръ, ну де Рюсси…
Стоящій тутъ-же городовой сказалъ что-то извозчику. Тотъ покачалъ головой и поѣхалъ легкой трусцой, помахивая бичомъ не на лошадь, а на подскакивающихъ къ окнамъ кареты мальчишекъ-блузниковъ съ какими-то объявленіями, съ букетами цвѣтовъ. Минутъ черезъ десять онъ остановился около подъѣзда и крикнулъ:
— Voyons!..
Выскочилъ лакей съ капулемъ на лбу, въ черной курткѣ и передникѣ чуть не до земли.
— Une chambre pour les voyageurs! — сказалъ извозчикъ лакею.
Тотъ отрицательно покачалъ головой и отвѣчалъ, что все занято.
— Онъ шамбръ авекъ де ли… — сказала Глафира Семеновна лакею.
— Point, madame… — развелъ тотъ руками. Извозчикъ потащился далѣе. Во второй гостинницѣ тотъ-же отвѣтъ, въ третьей то-же самое, въ четвертой даже и не разговаривали. Выглянувшій на подъѣздъ портье прямо махнулъ рукой, увидавъ подъѣхавшую съ багажемъ на крышкѣ карету. Супруги уже странствовали болѣе получаса.
— Нигдѣ нѣтъ комнаты! Что намъ дѣлать? — спросилъ жену Николай Ивановичъ.
— Нужно искать. Нельзя-же намъ жить въ каретѣ.
Извозчикъ обернулся на козлахъ, заглянулъ въ переднее стекло кареты и что-то бормоталъ.
— Алле, алле… — махала ему Глафира Cеменовна. — Онъ шамбръ… Ну не пувонъ санъ шамбръ… Надо шерше анкоръ отель.
Въ пятой гостинницѣ опять то-же самое. Портье выглянулъ и молча махнулъ рукой.
— Что за незадача! — воскликнулъ Николай Ивановичъ. — Глаша! Вѣдь просто хоть караулъ кричи. Ну, Парижъ! Попробую-ка я на чай дать, авось и комната найдется. Мусье! Мусье! — махнулъ онъ торчащей въ стеклѣ двери фигурѣ портье и показалъ полуфранковую монету. Тотъ отворилъ дверь.
— Вотъ на чай… Прене… — протянулъ Николай Ивановичъ портье монету.
— Се пуръ буаръ… — поправила мужа Глафира Семеновна. — Прене и доне ну зенъ шамбръ.
— Nous n'avons point, madame… — отвѣчалъ портье, но деньги все-таки взялъ.
— Же компранъ, же компранъ. А гдѣ есть шамбръ? У шерше?
Портье сталъ говорить что-то извозчику и показывалъ руками. Снова поѣхали.
— Великое дѣло даваніе на чай! — воскликнулъ Николай Ивановичъ. — Оно развязываетъ языки… И помяни мое слово — сейчасъ комната найдется.
Извозчикъ сдѣлалъ нѣсколько поворотовъ изъ одной улицы въ другую, въѣхали въ какой-то мрачный переулокъ съ грязненькими лавочками въ громадныхъ сѣрыхъ шестиэтажныхъ домахъ, упирающихся крышами въ небо, и остановились около неказистаго подъѣзда. Извозчикъ слѣзъ съ козелъ, направился въ подъѣздъ и вышелъ оттуда съ худенькой старушкой въ бѣломъ чепцѣ.
— Онъ шамбръ авекъ де ли… — обратилась къ ней Глафира Семеновна.
— Ah, oui, madame… Ayez la bonté de voir seulement, — отвѣчала старушка и отворила дверцу кареты.
— Есть комната! — воскликнулъ Николай Ивановичъ. — Ну, что я говорилъ!
Супруги вышли изъ кареты и направились въ подъѣздъ.
Въ подъѣздѣ на площадкѣ висѣли карты съ расклеенными афишами цирка, театровъ, о «Petit Journal». Пахло чѣмъ-то жаренымъ. Налѣво отъ площадки была видна маленькая комната. Тамъ за конторкой стоялъ старикъ въ сѣромъ потертомъ пиджакѣ, съ сѣрой щетиной на головѣ, въ серебряныхъ круглыхъ очкахъ и въ вышитыхъ гарусомъ туфляхъ. Старушка въ бѣломъ чепцѣ предложила супругамъ подняться по деревянной, узкой, чуть не винтовой лѣстницѣ.
— Кель этажъ? — спросила ее Глафира Семеновна.
— Troisième, madame, — отвѣчала старушка и бойко пошла впередъ.
— Въ третьемъ этажѣ? — переспросилъ Николай Ивановичъ жену.
— Въ третьемъ. Что-жъ, это не очень высоко.
— Разъ этажъ, два этажъ, три этажъ, четыре этажъ, — считалъ Николай Ивановичъ и воскликнулъ:- Позвольте, мадамъ! Да ужъ это въ четвертомъ. Зачѣмъ-же говорить, что въ третьемъ! Глаша, скажи ей… Куда-же она насъ ведетъ?
— Ну заве ли — труазьемъ… — начала Глафира Семеновна, еле переводя духъ. — А вѣдь это…
— Oui, oui, madame, le troisième… Encore un peu plus haut.
— Еще выше? Фу, ты пропасть! Да она насъ на каланчу ведетъ. Вѣдь это ужъ пятый!.. Глаша. — Сянкъ, мадамъ, сянкъ… — старалась пояснить старушкѣ Глафира Семеновна.