Наши за границей - Страница 21

— Ну, вотъ видишь, Глаша; стало быть, тебѣ необходимо поклевать съ вечера, — уговаривалъ Николай Ивановичъ жену. — Скажи, чего ты хочешь — вотъ Францъ и закажетъ.

— Спасибо. Не желаю змѣй ѣсть по его заказу.

— Ахъ, мадамъ, мадамъ! И какъ это вы эту змѣю забыть не можете! — началъ швейцаръ. — Развѣ я хотѣлъ сдѣлать вамъ непріятное? Я не хотѣлъ. A что змѣя, такъ это акваріумъ. Акваріумъ не можетъ быть безъ крокодилъ и змѣя, рыбы и амфибіенъ.

— Врете вы, можетъ. У насъ въ Петербургѣ есть Акваріумъ безъ крокодила и безъ змѣи. Даже и рыбы-то нѣтъ. Плаваетъ какой-то карась съ обгрызаннымъ хвостомъ, да двѣ корюшки — вотъ и все.

— Ну, это не настоящій акваріумъ.

— Врете. Самый настоящій. Вашъ-же нѣмецъ тамъ оркестромъ дирижируетъ.

— Поѣшь что-нибудь. Полно козыриться-то, — сказалъ Николай Ивановичъ.

— Да вѣдь гадостью какой-нибудь нѣмецкой кормятъ. Вотъ ежели-бы щи были.

— Есть щи, Францъ?

— Нѣтъ, щей здѣсь не бываетъ. Щи — это то въ Россіи.,

— Ну, тогда нельзя-ли дутый пирогъ съ рисомъ и съ яйцами и съ подливкой? Здѣсь я, по крайней мѣрѣ, буду видѣть, что я ѣмъ.

— Пирогъ, мадамъ, русскій кушанье. Здѣсь въ Берлинъ это нельзя.

— Все нельзя, ничего нельзя. Ну, такъ что-же y васъ можно?

— Хочешь, Глаша, сосиски съ кислой капустой? Сосисокъ и я поѣлъ-бы… A ужъ въ Берлинѣ сосиски должно быть хорошія — нѣмецкая ѣда.

— A почемъ вы знаете, чѣмъ онѣ здѣсь начинены? Можетъ быть собачиной.

— Я, мадамъ, могу вамъ сдѣлать предложеніе маіонезъ изъ рыба.

— Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ. Ничего рубленаго. Вмѣсто рыбы змѣю подсунете.

— Опять змѣю? Нѣтъ, мадамъ, здѣсь змѣя не ѣдятъ.

— Ну, такъ угря подсунете. Та-же змѣя.

— Она и стерлядь не ѣстъ. Говоритъ, что змѣя, — сказалъ Николай Ивановичъ и спросилъ швейцара:- Ну, можно хоть селянку-то на сковородѣ сдѣлать?

— И селянки я ѣсть не стану, — откликнулась жена. — Что они тутъ въ селянку наворотятъ? Почемъ я знаю! Можетъ быть, мышь какую-нибудь. Въ крошеномъ-то незамѣтно.

— Ну, поросенка заливного подъ сметаннымъ хрѣномъ. Можно, Францъ?

— Селянка и поросенокъ, монсье, опять русскій кушанье, — далъ отвѣтъ швейцаръ.

— Тьфу ты пропасть! Опять нельзя! Даже поросенка нельзя! Вѣдь поросенокъ-то свинина, a вы здѣсь, нѣмцы, на свининѣ и свиныхъ колбасахъ и сосискахъ даже помѣшались. Прозвище вамъ даже дано — нѣмецкая колбаса.

— Вѣрно. Я знаю. Я жилъ въ Россіи. Но поросенки здѣсь не кушаютъ. То-есть кушаютъ, но очень мало.

— Отчего?

— Экономи. Поросенокъ можетъ вырости въ большая свинья. Свинья большая кушаютъ.

— Глаша! Слышишь? Опять экономія! — воскликнулъ Николай Ивановичъ. — Ну, нѣмцы! Слышишь, Францъ, зачѣмъ вы умираете-то? Вамъ и умирать не надо изъ экономіи. Вѣдь хоронить-то денегъ стоитъ.

Швейцаръ улыбнулся.

— Можно, по крайней мѣрѣ, у васъ хоть ветчины съ горошкомъ достать? — спросила, наконецъ, Глафира Семеновна швейцара.

— Это можно, мадамъ. Ветчина съ горохомъ и съ картофель и съ русскій зауэрколь, съ кислая капуста.

— Ну, такъ вотъ ветчины. Ветчины и бульонъ. Бульонъ можно.

— Можно, мадамъ.

— Да вали еще двѣ порціи телячьихъ котлетъ да бифштексъ, — прибавилъ Николай Ивановичъ. Надѣюсь, что это можно?

— Можно, можно, но только бараній котлетъ, а не телячій. Телячій нѣтъ въ карта.

— Тоже экономи? — спросилъ Николай Ивановичъ.

— Экономи, — улыбнулся швейцаръ.

— Ахъ, черти, черти жадные! Ну, вали бараньи котлеты. Цыпленкомъ нельзя-ли, кромѣ того, позабавиться?

— Можно, монсье.

— Такъ пару цыплятъ. Да пива, пива побольше. Нельзя-ли въ какой-нибудь большой кувшинъ его налить?

— Можно, можно, — кивалъ головой швейцаръ и спросилъ:- Все?

— Чего-же еще больше? И этого довольно. Или нѣтъ. Закажи, братъ, мнѣ порцію сосисокъ нѣмецкихъ. Хоть онѣ, можетъ быть, у васъ и собачиной копченой набиты, а все-таки хочется попробовать… Жена ѣсть не будетъ, а я съѣмъ. Нельзя быть въ Нѣметчинѣ и нѣмецкихъ сосисокъ не попробовать. Вотъ жаль, что у васъ тутъ простой русской водки нѣтъ.

— Кюмель есть, — отвѣчалъ швейцаръ.

— Сладость нѣмецкая. Какая это водка! Ну, да ужъ вели подать, дѣлать нечего.

Ужинъ былъ заказанъ. Черезъ часъ его подали въ номеръ. Николай Ивановичъ былъ голоденъ и принялся его ѣсть такъ, что у него только за ушами трещало, а потомъ навалился на пиво. Ѣла съ большимъ аппетитомъ и Глафира Семеновна.

Часа черезъ два Николай Ивановичъ, изрядно пьяный, лежалъ на постели и бормоталъ:

— Слава Богу, завтра въ Парижъ. Ужасти, какъ надоѣла Нѣметчина.

XVII

Утромъ Николая Ивановича и Глафиру Семеновну разбудили рано, еще только свѣтъ брезжился. Тотчасъ-же появился кофе, тотчасъ-же швейцаръ Францъ принесъ счетъ за пребываніе въ гостинницѣ и сказалъ Николаю Ивановичу:

— Ежели, ваше превосходительство, хотите къ первому поѣзду попасть, то торопитесь: безъ семи минутъ въ восемь отходитъ.

— Скорѣй, Глаша, скорѣй!.. — засуетился Николай Ивановичъ и принялся расплачиваться. — Ой, ой, какой счетъ-то наворотили! — воскликнулъ онъ, увидавъ въ итогѣ счета цифру 38.

— Да вѣдь это, господинъ, тридцать восемь марокъ, а не рублей, — замѣтилъ швейцаръ.

— Еще-бы за одну-то ночь тридцать восемь рублей! Пьянствомъ и буянствомъ не занимались, вина не пили, сидѣли только на пивѣ, да вашей нѣмецкой стряпни поѣли. Бифштексъ-то, братъ, былъ навѣрное изъ лошадки. Имъ можно было гвозди въ стѣну вколачивать.

— Что вы, господинъ… У насъ кухня хорошая, провизія первый сортъ.

— Какой-бы сортъ ни былъ, а 33 полтинника за ѣду и за пиво ужасъ какъ дорого. Вѣдь комната-то всего пять полтинъ стоитъ.