Наши за границей - Страница 10

— Да по телеграммѣ только обѣды табльдотъ, а что по картѣ, то безъ телеграммы, — отвѣчала жена. — Вѣдь русскій-то, прошлый разъ сидѣвшій за сто ломъ, явственно тебѣ объяснилъ.

— Ну?! Въ такомъ разѣ я закажу себѣ селянку на сковородкѣ. Ѣсть смерть хочется. Какъ по-нѣмецки селянка на сковородкѣ?

— Да почемъ-же я-то знаю!

— Постой, я самъ спрошу. Кельнеръ! Хабензи селянка на сковородкѣ? — обратился Николай Ивановичъ къ кельнеру.

Тотъ выпучилъ на него глаза.

— Селянка, — повторилъ Николай Ивановичъ. — Сборная селянка… Капуста, ветчина, почки, дичина тамъ всякая. Нихтъ ферштейнъ? Ничего не понимаетъ. Глаша! Ну, какъ отварной поросенокъ подъ хрѣномъ? Спрошу хоть поросенка.

Жена задумалась.

— Неужто и этого не знаешь?

— Постой… Знаю… Свинья — швейнъ. А вотъ поросенокъ-то…

— Ребеночка отъ швейнъ хабензи? — спрашивая Николай Ивановичъ кельнера.

— Швейнбратенъ? О! я… — отвѣчалъ кельнеръ.

— Да не брата намъ надо, а дитю отъ швейнъ.

— Дитя-по-нѣмецки — киндъ, — вмѣшалась жена. — Постой, я спрошу. Швейнкиндъ хабензи? — задала она вопросъ кельнеру.

— Постой, постой… Только швейнкиндъ отварной, холодный…

— Кальтъ, — прибавила жена.

— Да, съ сметаной и съ хрѣномъ. Хабензи?

— Nein, mein Herr, — отвѣчалъ кельнеръ, еле удерживая смѣхъ.

— Ну, вотъ видишь, стало-быть и по картѣ ничего нельзя потребовать безъ телеграммы. Говорятъ — нейнъ, — подмигнулъ женѣ Николай Ивановичъ. — Ну, порядки!

— А какъ-же мы котлеты-то давеча, когда были здѣсь въ первый разъ, въ платокъ съ тарелки свалили.

— Ну, ужъ это какъ-нибудь впопыхахъ и кельнеръ не расчухалъ, въ чемъ дѣло, а можетъ быть думалъ, что и была отъ насъ телеграмма. Да просто мы тогда нахрапомъ взяли котлеты. Котлеты взяли, деньги на столъ бросили и убѣжали. А теперь, очевидно, нельзя. Нельзя, кельнеръ?

— Видишь, говоритъ, что нельзя.

— Nein, mein Herr.

— А ты дай ему на чай, такъ, можетъ быть, будетъ и можно, — совѣтовала жена. — Сунь ему въ руку. За двугривенный все сдѣлаетъ.

— А въ самомъ дѣлѣ попробовать?! Кельнеръ, немензи вотъ на э и брингензи швейнкиндъ. Бери, бери… Чего ты? Никто не увидитъ. Будто по телеграммѣ,- совалъ Николай Ивановичъ кельнеру двѣ десяти-пфенниговыя монеты.

Кельнеръ не взялъ.

— Nein, mein Herr. Ich habe schon gesagt, das wir haben hicht.

— Не беретъ… Значитъ, у нихъ строго и нельзя.

— Такъ спроси хоть бутербродовъ съ сыромъ. Можетъ быть, бутерброды можно, — сказала жена. — И мнѣ что-то ѣсть хочется.

— А бутерброды можно безъ телеграммы? — снова обратился Николай Ивановичъ къ кельнеру.

— Бутербродъ митъ кезе и митъ флейшъ, — прибавила жена.

— O, ja, Madame.

Кельнеръ побѣжалъ и явился съ бутербродами.

— Ну, слава Богу! — воскликнулъ Николай Ивановичъ и принялся ѣсть. — То-есть, скажи у насъ въ рынкѣ кому угодно, что есть въ Нѣметчинѣ такой городъ, гдѣ пріѣзжающимъ на станціи обѣдать и ужинать только по телеграммамъ даютъ — рѣшительно никто не повѣритъ, — разсуждалъ онъ, разводя отъ удивленія руками.

VIII

Поѣздъ, котораго ожидали Николай Ивановичъ и Глафира Семеновна, чтобы ѣхать въ Берлинъ, долженъ былъ придти въ Кенигсбергъ въ часъ ночи. Лишь только часовая стрѣлка на часахъ въ буфетѣ показала половину перваго, какъ уже супруги встрепенулись и стали собираться выходить на платформу.

— Скорѣй, Глаша, скорѣй, а то какъ-бы не опоздать. Чортъ ихъ знаетъ, какіе у нихъ тутъ порядки! Можетъ быть, и раньше поѣздъ придетъ. А ужъ на платформѣ будемъ стоять, такъ не опоздаемъ, — торопилъ Николай Ивановичъ жену. — Какъ подойдетъ поѣздъ, такъ и вскочимъ. Ну, живо!

— Пойдемъ, пойдемъ, — отвѣчала жена, выходя изъ-за стола. — Да вотъ еще что: захвати ты съ собой нѣсколько бутербродовъ въ запасъ въ вагонъ, благо ихъ здѣсь безъ телеграммъ даютъ, а то, можетъ быть, на другихъ станціяхъ и бутербродовъ безъ телеграммъ не дадутъ, такъ что завтра утромъ ни позавтракать, ни пообѣдать будетъ нечѣмъ.

— И то дѣло, и то дѣло…

Захваченъ былъ цѣлый пакетъ бутербродовъ, и супруги вышли на платформу. На платформѣ никого еще изъ публики не было. Бродила желѣзнодорожная прислуга и покуривали сигары и трубки.

— Надо поспрашивать ихъ, а то какъ-бы не ошибиться, — сказала Глафира Семеновна и, обратясь къ сторожу, спросила: — Инъ Берлинъ? Ви филь уръ?

— Noch eine halbe Stunde, — отвѣчалъ тотъ.

— Что онъ говоритъ? — задалъ вопросъ Николай Ивановичъ.

— Да Богъ его знаетъ что… Что-то непонятное.

— Такъ ты переспроси.

— Имъ Берлинъ? Эйнъ уръ?

— Ja, ja, Madame, um einz…

— Въ часъ, вѣрно.

Такимъ-же манеромъ былъ спрошенъ второй сторожъ, третій, четвертый и пятый. Отвѣты были одинаковые. Каждому сторожу Николай Ивановичъ совалъ въ руку по десяти-пфенниговой монетѣ, говоря: «немензи и тринкензи». Сторожа благодарили словомъ «данке» и удивленно смотрѣли на щедрыхъ русскихъ.

— Теперь ужъ вѣрно. Всѣ въ одинъ голосъ говорятъ, что въ часъ, — проговорилъ Николай Ивановичъ, тяжело вздохнувъ.

Ровно въ часъ къ платформѣ подошелъ поѣздъ и выпустилъ пассажировъ. Супруги ринулись къ вагонамъ и вскочили въ первое попавшееся купэ. Тамъ уже сидѣли два нѣмца — одинъ тощій, другой толстый.

— Херъ… Бите… — обратился къ нимъ Николай Ивановичъ. — Васъ истъ дасъ? Берлинъ?

— O, ja. Mann sann auch nach Berlin fahren, — далъ отвѣтъ толстякъ.

— Берлинъ? Слава тебѣ, Господи!

Заглянулъ въ вагонъ кондукторъ и спросилъ билеты. Посмотрѣвъ на билеты супруговъ, онъ сказалъ:

— Zu Dirschau müssen Sie umste igen.

— Глаша! Что онъ сказалъ?

— Песъ его знаетъ, что, — отвѣчала жена и задала вопросъ кондуктору:- Берлинъ?